В воздухе разлит запах паники и топлёного шоколада. Ко мне оборачивается юное, искажённое страхом лицо, и девушка кричит:
— Да что тут происходит?!
— Универмаг горит, поэтому из-за паники люди толпятся возле выходов, не давая друг другу пройти, — спокойно отвечаю я. Она, как ни странно, успокаивается.
Рядом с нами падает горящая балка, высекая сноп искр. По полу разлетается обуглившееся с одного бока печенье, и я беру её за руку и под треск огня вывожу из опасной зоны, едва не подскальзываясь на овсяном. Никогда его не любил.
Девушка висит у меня на локте, полубесчувственная от дыма, и я выношу её к аварийному выходу. На полочке лежит рупор, и я улыбаюсь.
Пришло время показать им свою истинную силу.
***
Мемуары описывают жизнь с начала, поэтому я начну с детства.
Мать моя — изумительная женщина, красивая, как Венера, и размеров примерно тех же. Об отце я знаю не так много. Мне досталось от него рассудительное мышление, отчество Чингизович, немного азиатский разрез глаз и дурацкая фамилия. Маме от него досталось куда больше, но алименты в этот список не входят, поэтому об отце мы говорили весьма нечасто.
Я же — Олег. У всех людей есть свои недостатки, это — мой основной. Ещё мне часто говорили, что я как-то странно сужу о вещах. Особенно часто это говорила мама.
— Кот опять надудонил в мои туфли! — слышал я её крик и отвечал:
— А вот если бы ты не оттаскала его вчера за шкирку, когда он вознамерился съесть фикус, этого бы не произошло.
После я часто бывал оттаскан сам. Мать считала, что я над ней издеваюсь, а я просто чувствовал потребность указывать людям на простые вещи с точки зрения логики.
Моя первая любовь часто смеялась над этим.
— Олеж, а что бы ты сделал, если бы я умерла? — спрашивала она и игриво стреляла в меня глазками, сидя на парте и болтая ногами.
— Вызвал бы скорую, милицию, затем поставил в известность твоих родителей, — говорил я, удивляясь, а она смеялась и целовала меня в макушку. Потом она уехала из города, а через год прислала мне письмо с приглашением на свадьбу. Я приехал.
— Ох, Ирочка, милая моя, совет да любовь! Детишек вам побольше… — причитала её мама, орошая слезами фату.
— Так вон один уже на подходе, — указал я ей глазами на животик. Воцарилось неловкое молчание, а потом Ира расхохоталась и обняла меня. Не понимаю, почему, — я просто внёс ясность, — но мне было приятно.
— …Не спорить! Командир всегда прав!
— Командир прав в том случае, если его аргументы верны, а точка зрения, которой он придерживается, обоснована и общепринята. А вы, трищ старшина, действительно неправильно застегнули пуговицы.
Армия мне понравилась. Нередко я был бит, но, наверное, за дело. Моё мышление нравилось людям, но часто вызывало пререкание. Вернувшись на гражданку, я обнял мать, сказал ей, что нашёл своё предназначение, и сменил одну форму на другую. Милиция приняла меня.
Продравшись через лейтенантство, я наконец догрохался до четырёх звёзд. Много всего встречалось на моём пути. Товарищи почему-то смеялись до слёз, когда я говорил убитому при задержании преступнику, что он имеет право хранить молчание. Акт о пропаже разбитого окна из обворованной квартиры до сих пор висит на стенке. Вероятно, я чего-то не понимаю в этой жизни.
— Вызов с Третьей Советской, капитан… Господи, ну и фамилия у вас, — невольно вырвалось у младшего лейтенантика, и он ойкнул.
— Какая есть, лейтенант. Что там?
— Там пожар. Горит универмаг, сообщают о мародёрстве. Преступники выгребли наличность из кассы и скрылись через чёрный ход, а напоследок закинули покупателям подарочек. Бригада пожарных уже едет, но мы…
— Мы ближе. Ладно, — я встал, подтянул пояс, — поехали.
Так я и оказался в горящем кондитерском отделе. Надувались и лопались маршмэллоу, девушка без сил привалилась к стене, а я взял рупор и во всю силу своих лёгких проорал:
— ПОЖАЛУЙСТА, БЕЗ ПАНИКИ! ЗАКРОЙТЕ ДЫХАТЕЛЬНЫЕ ПУТИ ТРЯПКОЙ И ДВИГАЙТЕСЬ НА ГОЛОС. АВАРИЙНЫЙ ВЫХОД СВОБОДЕН!
— Мент, ты чо? Мы горим! — услышал я слабый крик.
— ЕСЛИ БЫ ВЫ ГОРЕЛИ, ВМЕСТО ЧЛЕНОРАЗДЕЛЬНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ Я БЫ СЛЫШАЛ ЧТО-ТО В ДУХЕ ‘БЛЯТЬСУКАБОЖЕНЬКИЗАЧТО’. ПОВТОРЯЮ — ПРОДВИГАЙТЕСЬ К ВЫХОДУ ЗА КОНДИТЕРСКИМ ОТДЕЛОМ.
— А что будет, если мы не успеем?
— ВЕРОЯТНО, ВЫ ПОДВЕРГНЕТЕСЬ МУЧИТЕЛЬНОЙ СМЕРТИ.
Мой ответ вызвал смешки. Люди больше не паниковали, и это было главным.
— ПОЖАЛУЙСТА, ОСТАВЛЯЙТЕ КОРЗИНКИ В ЗАЛЕ. В ПОДСОБКЕ НЕТ КАССОВЫХ АППАРАТОВ.
Теперь они смеялись, изредка перемежая это кашлем. Я вздохнул. Никогда не понимал, над чем они вечно смеются, но лучше так, чем паника.
Подхватив девушку на руку, я повёл свою стайку спасённых наружу. Народу за мной вышло прилично, и я задался вопросом — неужели мне удалось спасти всех?
— Господи, соколик-то ты мой! — бросилась мне на шею старушка. — Господь тебя послал!
— Вообще-то младший лейтенант Петренко, — поправил я её, пытаясь подняться на ноги. — Это не совсем одно и то же.
— И что бы мы без тебя делали?…
— Подозреваю, стремительно переходили бы в новое термическое состояние.
Я услышал тихий смех. Девушка, лежавшая рядом со мной на лавочке, приходила в себя. Её глаза блеснули ярко-синим на покрытом копотью лице.
Подъехала бригада пожарных, а за ней — ещё одна полицейская машина. Я вытянулся в струнку перед выскочившим наружу полковником.
— Ты что, вывел всех? Как ты умудрился?…
— Капитан Видность к вашим услугам, — я отдал честь и щёлкнул каблуками.
***
Сегодня был последний день моей службы. Наш с Маришкой внук заговорил — его первым словом было ‘слово’. В этом он пошёл в меня, а вот глаза у него — яркие, как у моей любимой.
В отделении пролилось много слёз. Меня обнимали, хлопали по плечу, жали руку и говорили, что будут жалеть. Я отвечал — не стоит, ведь я в любом случае не мог служить вечно, тело же изна… и они махали на меня рукой, смеялись и обнимали ещё крепче.
В последний раз я расписался в книге отчётности. ‘Капитан О.Ч.Видность’ — твёрдыми прямыми буквами.
На этом моя история заканчивается. Я ведь не могу писать о том, чего ещё не случилось, так?… Ну почему вы опять улыбаетесь? Никогда не понимал.
© Большой Проигрыватель
